МАРИНА ГАРБЕР
ПОКА ШУМЯТ ПОД ПОТОЛКОМ САДЫ...
ПРОЕКТ "ПУТЕШЕСТВИЕ ПОЭТА"
***
Какое скоротечное искусство –
вот есть оно, а вот оно исчезло.
Раз место свято не бывает пусто,
то ближе к свету придвигаешь кресло.
Твоей великой тезке отголоском
шуршит в саду погасшая рябина,
искромсана закатом на полоски,
нелепая, как в цирке гильотина.
Здесь у окна, пока еще не смерклось,
и в облаках гуляют самолеты,
пытай себя, испытывай на смелость,
придумывай, откуда ты и кто ты.
Бездельница, пустышка, самозванка,
нафантазируй собственное тело,
пока незаживающая ранка
от яблока в спине не заржавела.
Измысли так, чтоб выхватить, нет, чтобы
спасти кого-то – только это вряд ли, –
твой тайный мир – пестрее гардероба
в провинциальном кукольном театре.
Пусть будет свет величиной искомой –
по капле собран, взвешен и развеян\щзз
ты – майский жук «Из жизни насекомых»,
как доказали Чапек и Пелевин.
Замедленно, снегоподобно, дивно
с дубовой рамы облетает колер,
деревья вдалеке декоративны
за штукатуркой вымазанным полем,
они глядят, похожие на кукол,
из леса, из темнеющего сада,
ненужные – как ты, как пятый угол,
как пусто-место-не-бывает-свято,
как туч и луж надтреснутые блюдца…
Но что-то есть в твоем искусстве пылком,
что заставляет – нет, не обернуться, –
а ледяным почувствовать затылком:
дрожит в углу паучья позолота,
спят скомканные бабочки вповалку,
и вспыхивает пламя, будто кто-то
подносит к паутине зажигалку.
Поэт, эссеист. Родилась в Киеве. Эмигрировала в США в 1989 году. Магистр искусств, преподаватель английского, итальянского и русского языков. Автор четырех книг стихотворений (последняя – «Каждый в своем раю», М.: «Водолей», 2015). Поэзия, проза, переводы и критические очерки публиковались в журналах «День и ночь», «Звезда», «Знамя», «Интерпоэзия», «Крещатик», «Лиterraтура», «Нева», «Новый журнал», «Плавучий мост», «Слово/Word», «Стороны света», «Студия», «Урал», «Эмигрантская лира», «Шо» и других периодических изданиях. Жила в Европе и США. В настоящее время живет в Лас-Вегасе, штат Невада.
≈≈≈
Сколько бы ты ни шел, семенишь назад,
Шлях под ногами бритвой подошв распорот,
Если пойдешь налево, случится сад,
А повернешь направо, увидишь город.
Райские птицы, колибри и какаду,
Свет от рябины, словно мосток, подвешен,
Будет садовник клумбы взрыхлять в саду,
Свежей известкой пачкать тела черешен.
Мавка в пруду наждачным сверкнет хвостом,
Козьи копытца вытопчут дикий клевер,
В городе безымянном построишь дом,
Мутные окна будут смотреть на север.
Где бы ни канул, в какой ни бродил толпе,
В сером пальто, подняв непослушный ворот,
Будешь сторонним – даже себе, себе!
Вечным приезжим, не покорившим город.
Слева теснятся ирисы под ребром,
Справа ворота поскрипывают литые –
Кто там стучит назойливым топором?
Кто воздвигает храм в животе, не ты ли?
Всяк подорожник – материя для заплат,
Всяк стебелек колет острее спицы.
Если пойдешь налево, случится ад,
Если направо – ад всё равно случится.
≈≈≈
Мне битое стекло и угольки
Поочередно обжигали нёбо,
Чтоб, запинаясь, вспоминала, чтобы
Жила на расстоянии руки.
Не сотрясала воздух кулаком,
Лишь, стачивая черный карандашик,
Твердила: мы похожи – я из ваших! –
Разрезом глаз и грешным языком.
Единой пуповиной – так родня
Тебе чужда, чем ближе – тем чужее,
Так лампочкам сворачивают шеи
В нетерпеливом поиске огня.
Я правила случайные слова
На неизбежные, не разгибая спину,
Чтоб вместе золотую середину
Качали, засучивши рукава.
Но в люльке – искаженное лицо,
Бесформенная полуправда, словно
Полвзгляда не хватило, полуслова –
И снова размыкается кольцо.
Я бормочу: ату меня, ату,
Без целого не пострадает вычет.
И тихо так, что голуби курлычут
В давно несуществующем саду.
ПОЭТИЧЕСКИЙ САД
ПОСЛЕДНЯЯ ПАСТОРАЛЬ
Закрыть ворон в окне, наперебой
по саду разносящих кривотолки,
открыть обман чернильною губой,
густым акрилом крашеные створки.
Там соловьи сзывают соловьих,
ползут мурашки по стеклянной коже,
чтоб здесь на терракоту губ моих
ложился букв коричневатый обжиг.
Колышется мангольдова ботва,
двоится пастушок в тяжелом взгляде,
и тянется коровья голова
от одиночества к незыблемой ограде.
Радетель ветер сносит на чердак
отживший хлам, кленовую посуду, –
мне безразлично, так или не так
на самом деле, – обманусь, покуда
на том краю, где колышки сосны
впиваются в небесную дорогу,
бессонные медведи-шатуны
ворочаются в каменных берлогах.
И я включаю голубой неон,
как будто небо – вывеска и только,
как будто новоселье у ворон,
точнее, свадьба. Горько, горько, горько
молчит на ветке глянцевый щегол –
мне кажется, я слышу, как он дышит,
пока ворона клювом первый кол
старательно вколачивает в крышу.
***
Указующий жест вороного крыла,
петушка надцерковного флюгер –
и куда бы дорога тебя ни вела,
не меняется эта округа.
Впереди – передышка, бессрочный ночлег,
и ландшафт неказистее, строже,
а пока – абрикосовый катится снег
по зернистой асфальтовой коже.
Как закончится наша беда – города,
поезда отшумят бестолково,
так уйдем восвояси, поскольку тогда
замечтается счастья такого,
где бы старец, живущий в последней избе, –
балахон в алебастре и краске –
нам нашарил землицы в своем рукаве,
голубой, как сибирская хаски.
Стану деревом я, станешь деревом ты,
и впотьмах волоокого сада
замолчим – от великой своей простоты,
красоты неземного уклада.
Будет жарко меж ребер порхать шелкопряд,
заплетать золотые волокна,
мы телами – в коре от запястий до пят –
заслоним невысокие окна:
там глазастая рыба мелькает в котле,
там огниво еще не погасло,
чуть дрожит натюрморт на дубовом столе,
и на холст проливается масло.
НОВОБРАНЕЦ
А у нас еще светло в ноябре,
Световую отпустили струну,
Чтобы мальчики в соседнем дворе
В настоящую играли войну.
Чтобы птица, устремляясь на юг,
Каменела, словно крест на весу,
Чтобы чашки выпадали из рук
От внезапной канонады в лесу.
Разбегутся кто куда муравьи,
Их настигнет грозовой камнепад.
Для романтиков – война без любви,
Что без вишни приусадебный сад.
И куда бы пьяный ветер ни дул,
У канавы, на пологом краю
Новобранец различает сквозь гул
Медсестринское глухое «люблю».
Тщетно мама зазывает домой,
За решетку в глинобитном торце,
Там, под вишнею, лежит рядовой –
Брызги сока на счастливом лице.
≈≈≈
Вот оно – подкрадывается, как склизкий ползучий гад,
Наказание, подлый наряд вне очереди.
У кого-то выльется в двадцать сонетов к Марии Стюарт,
У кого-то ровно в столько же – к дочери.
Я по этим сонетам теперь изучаю мир,
Чье-то славное детство и бесславную чью-то историю.
В базарной кошелке обнялись багет и кефир –
Разве стоит об этом? А если точнее, стою ли?
Как известно, ценнее всего – не о чем, а как
И, собственно, кто касается вечных форм и тематики.
У меня – дожди, дорожная пыль и сосед-дурак,
Безымянное дерево сбрасывает пожухлые фантики.
В газетах и книгах пишут о жизни и смерти. А я?
Картинки с натуры, о том, что – всегда и рядом:
Чужие сонеты, чужая деревня, своя семья –
Островок, окруженный дорогой, домами и детским садом.
У меня всего слишком много – жизнь и еще, еще,
А потеря всего одна, по большому счету.
Я нашла сильную спину, хотя искала руку, плечо,
Прибыла по назначению и теперь выполняю квоту.
Я не вижу картину в целом. Вид из окна
Ограничен, подробен, сколько глаза ни три.
От соседа, забрав дочерей, прошлым летом ушла жена,
Он не верит, смеется, пускает мыльные пузыри.
Деревушка, в которой живем мы, почти живем,
Голуба как небо, как плющ в саду зелена,
И как плющ, с годами съедает тебя живьем,
Чтобы слиться с телом, оставленным у окна.
Мы с соседом спускаемся в сад и едим багет,
Он подбрасывает фантики – я как бабочек их ловлю.
Хоть на самом деле нас в деревне уже больше года нет:
Отбыли по назначению. И пребываем – каждый в своем раю.
***
…А там шуршишь немеркнущим плащом,
чья белизна чужда и неуместна,
того гляди, в метро уступят место,
досадливо бурча через плечо:
такую дуру поищи еще…
…А здесь поют, к кому ни подойди,
неблагозвучно. Разжимая сердце,
ты подпеваешь им: «Moien! Äddi!»* –
заимствуешь – в рот палец не клади –
французский гонор с резкостью немецкой.
…А там уже лет двадцать не мели,
под пудом соли горбится дорога,
зажмурься и открой на раз-два-три:
всё так же носит имя педагога
та улица, где дом стоит в пыли.
…А здесь реклам – то афоризм, то мем,
рецепты счастья розово и емко
в неон обернуты, как будто для ребенка –
не из «педагогических поэм»,
а местного, с душой простой и тонкой.
…А там хрущевская надсада крыш,
из пьяного окна шумит камыш,
сад вырублен, остались только вишни,
два деревца, и ты здесь третий лишний,
промеж стволов как вкопанный стоишь.
А там, а здесь… Я, в общем, не о том
сказать хотела, но в силки тумана
вновь попадясь, зачеркиваю «дом»,
«родной», «чужой», «приемный», «иностранный»,
и ощущаю близость океана
под плоским самолетным животом.
____________________________
*Привет! Прощай! (люкс.)
А там, а здесь...
***
Еще не время подводить итог,
еще мистрали не зашлись от свиста,
и по ночам поет то водосток,
то сломанная флейта футуриста.
Я всё еще гоняю босиком,
черчу чертят и размельчаю кальций,
то снегом притворяюсь, то песком,
и разлетаюсь, уходя сквозь пальцы.
Когда-то мне на звездных площадях
плакатным шрифтом, четким Times New Roman,
напоминали, что живу в гостях,
а дом – потом. Потом не будет дома.
(а будет сад и небо на костях)
Мне часто не хватало простоты,
и с высоты надменной, но прощенной,
со мной любой переходил на ты,
а я молчала сложноподчиненно.
Как жизнь была красива и груба!
Смеясь в лицо без устали и толку, –
«Шолом тебе, соломинка», – со лба
сдувала неподстриженную челку.
И я, всецело покоряясь ей,
откладывала ручку и тетрадку,
сажала черешковый сельдерей,
старательно пропалывала грядку.
(сама дивясь покорности своей)
Но чаще, застывая на ходу
в растерянности, будь она неладна,
я становилась деревом в саду –
оранжевым, ветвистым, листопадным.
Ни ветра не жалея, ни огня,
чтобы сломать, свалить под самый корень,
и выкорчевав, наконец, меня,
земля с собой выравнивала вровень.
Умчу к чертям, в какой-нибудь четверг,
четвертого числа, в часу полночном,
и втуне растворюсь, как черный снег,
как голос флейты в горле водосточном.
(как скобками зажатый человек)
Там тишина, там не видать ни зги –
ни имени, ни тени безъязыкой,
и так легко, что дышат сорняки
и грядки зарастают повиликой.
РЫБАК
Андрею Фамицкому
Пока текут Потудань и Угрюм,
в потёмках размывая берега,
замри и нараспев скажи «изюм»,
скажи «вино», и «мёд», и «курага».
И отомри – от сладости во рту,
пока шумят под потолком сады,
хмельные, как биндюжники в порту –
в одном броске от счастья и беды.
Над горельефом городских ворот
пришпилена последняя звезда,
а по реке, воды набравши в рот,
плывет рыбак неведомо куда.
Пока оркестрик в мутном далеке,
портовую раскачивает голь,
у рыбака горит на языке
речных ладоней каменная соль.
Что сбудется, забудется потом,
уйдут в песок и лодка, и весло,
расплещется река под животом,
и рыбаку задышится светло.
Я знаю, panta rhei , ну а пока
она течет с фонариком внутри,
скажи «рыбак», потом скажи «река».
Потом «любовь». И снова повтори.
МАРИНА ГАРБЕР
ЭССЕ
".А здесь..., а там..."
Мы начнем с афоризма и мема, которые помянуты в конце представленного текста. В данном явлении нас интересует множественность данных конструкций, используемых автором в поэтических текстах. Это интерес особого рода, поскольку именно идеоматические выражения составляют основу языковой карты мира, соотносимой напрямую с языковым сознанием, генетически заданным и позиционирующим твердые доминанты в поэтическом творчестве любого поэта.
Обозначение хронотопа "ТАМ", как утверждение нескольких смысловых координат, задающих отторженность места и времени в стихотворении, является ничем иным, как эмотивным жестом, хотя мифологическое ГДЕ-ТО ТАМ... могло бы внести в этот прием некую транспозицию проявленного жеста-поиска, как например "немеркнущий плащ" мояком сияющий в открытой гавани поэтического пространства.
**
…А там шуршишь немеркнущим плащом,
чья белизна чужда и неуместна,
того гляди, в метро уступят место,
досадливо бурча через плечо:
такую дуру поищи еще…
Старательно выписывая все ТАМ, поэт с каждым новым поворотом приближается к своей ИДИОМЕ, о которой заявлено было ещё первым мифологическим противопоставлением Плащ - Дура, намеренно введенным в первый катрен, как заявление о многомерных трагикомических семах, отсылающих к образу ПРОШЛОГО, как к некой ветхой и неблагозвучной для произнесения мантре.
И вот оно - мантрическое действие, развернутое рядом/ЗДЕСЬ:
…А здесь поют, к кому ни подойди,
неблагозвучно. Разжимая сердце,
ты подпеваешь им: «Moien! Äddi!»* –
заимствуешь – в рот палец не клади –
французский гонор с резкостью немецкой.
Особая техническая составляющая - причатный оборот, подготовленный устойчивым выражением "к кому ни подойди" является фреймом для данной поэтической константы ситуации и отправляет Читателя в те самые его воспоминания, сосредоточиться на которых и позволяет, хотя "В рот палец не клади", рифма ПОДОЙДИ - НЕ КЛАДИ...
Эмоциональную картину дополняет эмоционально акцентуированный слот, определяющий мультилингву как точку проекции всего текста: русский-французский-немецкий-английский, которая и становится маркером основных образов, среди которых и формируется АДРЕСАТ, обозначенный как «родной», «чужой», «приемный», «иностранный».
В этой парадигме Читателю будет интересна схема модели Поэт-Адресат, которая и позволяет выявить приемы употребления идеоматических конструкций в стихотворении.
…А там уже лет двадцать на мели,
под пудом соли горбится дорога,
зажмурься и открой на раз-два-три:
всё так же носит имя педагога
та улица, где дом стоит в пыли.
Конструкция проста. как и всесторонне обыгранный образ ОТЧУЖДЕНИЯ ВСЕГО ОТ ВСЕГО, на помощь которому и прилагаются ассоциативные модели идиом:
1. требующие восстановления: под пудом соли -СЪЕСТЬ ПУД СОЛИ
2. не требующие восстановления: в рот палец не клади, третий лишний
Если с данными конструкциями народных идиом всё предельно просто - создание атмосферы места, то с идиоматическими выажениями, относящимися к литературе классической, поэт ведет особую работу, почти филигранную.
Кто же, позвольте прямо сказать. не читал "Вишневый-то сад"...
Как определить "педагогические поэмы" времени...
В этом нам и помогут те самые МЕМЫ, которые расставлены по всей конструкции произведения
…А здесь реклам – то афоризм, то мем,
рецепты счастья розово и емко
в неон обернуты, как будто для ребенка –
не из «педагогических поэм»,
а местного, с душой простой и тонкой.
Реклама, которую поэт призывает воспринимать с его точки зрения - просто и местно, сама по себе является тонкой проработкой всё того же мема и подготовкой к той же самой идиоме, которую Адресат должен прочитать.
Реклама - способ, прием, вывеска, ширма. Именно этот семантический ряд заложен поэтом в линейный разворот сюжета, маркированного "А ЗДЕСЬ... А ТАМ..."
И вот уже ДОМ - силки тумана...
А "Шумел камыш" - обидно оболганной русской народной прекрасной песни, как мем "вырублен", распространивший свою семантику на состояние алкогольного опьянения, тут четко и прямо заявляет:
…А там хрущевская надсада крыш,
из пьяного окна шумит камыш,
сад вырублен, остались только вишни,
два деревца, и ты здесь третий лишний,
промеж стволов как вкопанный стоишь.
И то противопоставляя, то синонимизируя конструкции, сталкивает их телесность, завершая противопоставлением !
ДОМ(пыльный) - БЛИЗОСТЬ/живот
А там, а здесь… Я, в общем, не о том
сказать хотела, но в силки тумана
вновь попадясь, зачеркиваю «дом»,
«родной», «чужой», «приемный», «иностранный»,
и ощущаю близость океана
под плоским самолетным животом.
____________________________
*Привет! Прощай! (люкс.)
И та самая идеома, которую и создает ПОЭТ-мультилингвист заключена в сноске, к которой и идет всё стихотворение:
ПРИВЕТ! ПРОЩАЙ!
Конструкция предельно сжата!
Точность расстановки мультимодального пространства выявлена лишь знаками. Два восклицания как две пощечины - звонкие и попадающие в ту самую болевую точку, без которой поэт не смог бы написать эмоционально насыщенное полотно.
САД ВЫРУБЛЕН!
Есть ли возможность увидеть его рост. Читателю остается надежда, поскольку идеома в его языковом пространстве может остаться той же самой структурой. которая и вошла в его сознание изначально. Это зависит напрямую от эстетики каждого.
Для Адресата это вопрос, на который он будет отвечать своим ПОСТУПКОМ, а иначе
...близость океана
под плоским самолетным...
Поэт решает поместить всех героев в идиоматическое пространство языка.
Это сложное испытание для Читателя, который отправляясь вслед за Поэтом, видит на пути лишь разрушения и два цвета:
Зелёный и красный!
ЕЛЕНА ЛАБЫНЦЕВА
2018-2019г.
