Поэт, эссеист. Родилась в Киеве. Эмигрировала в США в 1989 году. Магистр искусств, преподаватель английского, итальянского и русского языков. Автор четырех книг стихотворений (последняя – «Каждый в своем раю», М.: «Водолей», 2015). Поэзия, проза, переводы и критические очерки публиковались в журналах «День и ночь», «Звезда», «Знамя», «Интерпоэзия», «Крещатик», «Лиterraтура», «Нева», «Новый журнал», «Плавучий мост», «Слово/Word», «Стороны света», «Студия», «Урал», «Эмигрантская лира», «Шо» и других периодических изданиях. Жила в Европе и США. В настоящее время живет в Лас-Вегасе, штат Невада.
ПОСЛЕДНЯЯ ПАСТОРАЛЬ
Закрыть ворон в окне, наперебой
по саду разносящих кривотолки,
открыть обман чернильною губой,
густым акрилом крашеные створки.
Там соловьи сзывают соловьих,
ползут мурашки по стеклянной коже,
чтоб здесь на терракоту губ моих
ложился букв коричневатый обжиг.
Колышется мангольдова ботва,
двоится пастушок в тяжелом взгляде,
и тянется коровья голова
от одиночества к незыблемой ограде.
Радетель ветер сносит на чердак
отживший хлам, кленовую посуду, –
мне безразлично, так или не так
на самом деле, – обманусь, покуда
на том краю, где колышки сосны
впиваются в небесную дорогу,
бессонные медведи-шатуны
ворочаются в каменных берлогах.
И я включаю голубой неон,
как будто небо – вывеска и только,
как будто новоселье у ворон,
точнее, свадьба. Горько, горько, горько
молчит на ветке глянцевый щегол –
мне кажется, я слышу, как он дышит,
пока ворона клювом первый кол
старательно вколачивает в крышу.
***
Указующий жест вороного крыла,
петушка надцерковного флюгер –
и куда бы дорога тебя ни вела,
не меняется эта округа.
Впереди – передышка, бессрочный ночлег,
и ландшафт неказистее, строже,
а пока – абрикосовый катится снег
по зернистой асфальтовой коже.
Как закончится наша беда – города,
поезда отшумят бестолково,
так уйдем восвояси, поскольку тогда
замечтается счастья такого,
где бы старец, живущий в последней избе, –
балахон в алебастре и краске –
нам нашарил землицы в своем рукаве,
голубой, как сибирская хаски.
Стану деревом я, станешь деревом ты,
и впотьмах волоокого сада
замолчим – от великой своей простоты,
красоты неземного уклада.
Будет жарко меж ребер порхать шелкопряд,
заплетать золотые волокна,
мы телами – в коре от запястий до пят –
заслоним невысокие окна:
там глазастая рыба мелькает в котле,
там огниво еще не погасло,
чуть дрожит натюрморт на дубовом столе,
и на холст проливается масло.
НОВОБРАНЕЦ
А у нас еще светло в ноябре,
Световую отпустили струну,
Чтобы мальчики в соседнем дворе
В настоящую играли войну.
Чтобы птица, устремляясь на юг,
Каменела, словно крест на весу,
Чтобы чашки выпадали из рук
От внезапной канонады в лесу.
Разбегутся кто куда муравьи,
Их настигнет грозовой камнепад.
Для романтиков – война без любви,
Что без вишни приусадебный сад.
И куда бы пьяный ветер ни дул,
У канавы, на пологом краю
Новобранец различает сквозь гул
Медсестринское глухое «люблю».
Тщетно мама зазывает домой,
За решетку в глинобитном торце,
Там, под вишнею, лежит рядовой –
Брызги сока на счастливом лице.
≈≈≈
Вот оно – подкрадывается, как склизкий ползучий гад,
Наказание, подлый наряд вне очереди.
У кого-то выльется в двадцать сонетов к Марии Стюарт,
У кого-то ровно в столько же – к дочери.
Я по этим сонетам теперь изучаю мир,
Чье-то славное детство и бесславную чью-то историю.
В базарной кошелке обнялись багет и кефир –
Разве стоит об этом? А если точнее, стою ли?
Как известно, ценнее всего – не о чем, а как
И, собственно, кто касается вечных форм и тематики.
У меня – дожди, дорожная пыль и сосед-дурак,
Безымянное дерево сбрасывает пожухлые фантики.
В газетах и книгах пишут о жизни и смерти. А я?
Картинки с натуры, о том, что – всегда и рядом:
Чужие сонеты, чужая деревня, своя семья –
Островок, окруженный дорогой, домами и детским садом.
У меня всего слишком много – жизнь и еще, еще,
А потеря всего одна, по большому счету.
Я нашла сильную спину, хотя искала руку, плечо,
Прибыла по назначению и теперь выполняю квоту.
Я не вижу картину в целом. Вид из окна
Ограничен, подробен, сколько глаза ни три.
От соседа, забрав дочерей, прошлым летом ушла жена,
Он не верит, смеется, пускает мыльные пузыри.
Деревушка, в которой живем мы, почти живем,
Голуба как небо, как плющ в саду зелена,
И как плющ, с годами съедает тебя живьем,
Чтобы слиться с телом, оставленным у окна.
Мы с соседом спускаемся в сад и едим багет,
Он подбрасывает фантики – я как бабочек их ловлю.
Хоть на самом деле нас в деревне уже больше года нет:
Отбыли по назначению. И пребываем – каждый в своем раю.
***
…А там шуршишь немеркнущим плащом,
чья белизна чужда и неуместна,
того гляди, в метро уступят место,
досадливо бурча через плечо:
такую дуру поищи еще…
…А здесь поют, к кому ни подойди,
неблагозвучно. Разжимая сердце,
ты подпеваешь им: «Moien! Äddi!»* –
заимствуешь – в рот палец не клади –
французский гонор с резкостью немецкой.
…А там уже лет двадцать не мели,
под пудом соли горбится дорога,
зажмурься и открой на раз-два-три:
всё так же носит имя педагога
та улица, где дом стоит в пыли.
…А здесь реклам – то афоризм, то мем,
рецепты счастья розово и емко
в неон обернуты, как будто для ребенка –
не из «педагогических поэм»,
а местного, с душой простой и тонкой.
…А там хрущевская надсада крыш,
из пьяного окна шумит камыш,
сад вырублен, остались только вишни,
два деревца, и ты здесь третий лишний,
промеж стволов как вкопанный стоишь.
А там, а здесь… Я, в общем, не о том
сказать хотела, но в силки тумана
вновь попадясь, зачеркиваю «дом»,
«родной», «чужой», «приемный», «иностранный»,
и ощущаю близость океана
под плоским самолетным животом.
____________________________
*Привет! Прощай! (люкс.)
Мы начнем с афоризма и мема, которые помянуты в конце представленного текста. В данном явлении нас интересует множественность данных конструкций, используемых автором в поэтических текстах. Это интерес особого рода, поскольку именно идеоматические выражения составляют основу языковой карты мира, соотносимой напрямую с языковым сознанием, генетически заданным и позиционирующим твердые доминанты в поэтическом творчестве любого поэта.
Обозначение хронотопа "ТАМ", как утверждение нескольких смысловых координат, задающих отторженность места и времени в стихотворении, является ничем иным, как эмотивным жестом, хотя мифологическое ГДЕ-ТО ТАМ... могло бы внести в этот прием некую транспозицию проявленного жеста-поиска, как например "немеркнущий плащ" мояком сияющий в открытой гавани поэтического пространства.
**
Старательно выписывая все ТАМ, поэт с каждым новым поворотом приближается к своей ИДИОМЕ, о которой заявлено было ещё первым мифологическим противопоставлением Плащ - Дура, намеренно введенным в первый катрен, как заявление о многомерных трагикомических семах, отсылающих к образу ПРОШЛОГО, как к некой ветхой и неблагозвучной для произнесения мантре.
И вот оно - мантрическое действие, развернутое рядом/ЗДЕСЬ:
Особая техническая составляющая - причатный оборот, подготовленный устойчивым выражением "к кому ни подойди" является фреймом для данной поэтической константы ситуации и отправляет Читателя в те самые его воспоминания, сосредоточиться на которых и позволяет, хотя "В рот палец не клади", рифма ПОДОЙДИ - НЕ КЛАДИ...
Эмоциональную картину дополняет эмоционально акцентуированный слот, определяющий мультилингву как точку проекции всего текста: русский-французский-немецкий-английский, которая и становится маркером основных образов, среди которых и формируется АДРЕСАТ, обозначенный как «родной», «чужой», «приемный», «иностранный».
В этой парадигме Читателю будет интересна схема модели Поэт-Адресат, которая и позволяет выявить приемы употребления идеоматических конструкций в стихотворении.
Конструкция проста. как и всесторонне обыгранный образ ОТЧУЖДЕНИЯ ВСЕГО ОТ ВСЕГО, на помощь которому и прилагаются ассоциативные модели идиом:
1. требующие восстановления: под пудом соли -СЪЕСТЬ ПУД СОЛИ
2. не требующие восстановления: в рот палец не клади, третий лишний
Если с данными конструкциями народных идиом всё предельно просто - создание атмосферы места, то с идиоматическими выажениями, относящимися к литературе классической, поэт ведет особую работу, почти филигранную.
Кто же, позвольте прямо сказать. не читал "Вишневый-то сад"...
Как определить "педагогические поэмы" времени...
В этом нам и помогут те самые МЕМЫ, которые расставлены по всей конструкции произведения
Реклама, которую поэт призывает воспринимать с его точки зрения - просто и местно, сама по себе является тонкой проработкой всё того же мема и подготовкой к той же самой идиоме, которую Адресат должен прочитать.
Реклама - способ, прием, вывеска, ширма. Именно этот семантический ряд заложен поэтом в линейный разворот сюжета, маркированного "А ЗДЕСЬ... А ТАМ..."
И вот уже ДОМ - силки тумана...
А "Шумел камыш" - обидно оболганной русской народной прекрасной песни, как мем "вырублен", распространивший свою семантику на состояние алкогольного опьянения, тут четко и прямо заявляет:
И то противопоставляя, то синонимизируя конструкции, сталкивает их телесность, завершая противопоставлением !
ДОМ(пыльный) - БЛИЗОСТЬ/живот
____________________________
*Привет! Прощай! (люкс.)
И та самая идеома, которую и создает ПОЭТ-мультилингвист заключена в сноске, к которой и идет всё стихотворение:
ПРИВЕТ! ПРОЩАЙ!
Конструкция предельно сжата!
Точность расстановки мультимодального пространства выявлена лишь знаками. Два восклицания как две пощечины - звонкие и попадающие в ту самую болевую точку, без которой поэт не смог бы написать эмоционально насыщенное полотно.
САД ВЫРУБЛЕН!
Есть ли возможность увидеть его рост. Читателю остается надежда, поскольку идеома в его языковом пространстве может остаться той же самой структурой. которая и вошла в его сознание изначально. Это зависит напрямую от эстетики каждого.
Для Адресата это вопрос, на который он будет отвечать своим ПОСТУПКОМ, а иначе
Поэт решает поместить всех героев в идиоматическое пространство языка.
Это сложное испытание для Читателя, который отправляясь вслед за Поэтом, видит на пути лишь разрушения и два цвета:
Зелёный и красный!
ЕЛЕНА ЛАБЫНЦЕВА
2018-2019г.