В НЕЯСНОМ СВЕТЕ
от этого парка
веет и веет теплом
и по коже деревьев бродят различные
божии насекомые твари
и дождь останавливает свой бег
и твой взгляд
останавливается
проточной воды зачерпни
и увидишь свои и чужие сияющие сады
а выше
если захочешь выше
но там ни зги не видать
там кто-то до боли знакомый склонился
и дует сочувственно
на рану твою на царапину на будущее
где всё ещё до
и всё после
На свой лад...
Татьяна Грауз (4.10.1964, г. Челябинск) — поэт, прозаик, эссеист, окончила 1-й Московский медицинский институт им. И. М. Сеченова и театроведческий факультет ГИТИСа, живёт и работает в Москве.
книги стихов:
«Пространство иного», 2004
«Они прозрачнее неба», 2005
«Лес-Озеро-Сад», 2007
«Первое воскресение», 2014 (авторская работа, 12 экз.)
«325 слов на этой стороне улицы», 2016 (авторская работа, 6 экз.)
«Стёртый штрих-код летней ночи», 2016 (авторская работа, 3 экз.)
«Слитно-раздельно», 2016 (авторская работа, 1 экз.)
В 2016 году начала проект «Книга как процесс», собрала и оформила более 10 книг (среди них: сборник «Эссе», книга прозы «Свойчужойжаркийвоздух», книги стихов: «Как растёт яблоко», «Между прочим», «Снегопад», «Лёгкиесмертные», «Проточный свет», «Внутри тишины», «Голые цветы» и др.)
В 2017 году придумала новый жанр: видео-книга; сделала 9 авторских видео-книг (из серии «Опыты визуального»); эти видео-книги можно посмотреть и послушать здесь: https://www.youtube.com/playlist?list=PL9VbmE2SLnEuMCenGkCiB8EHcsP5ZniT2
Публикации в журналах:
"Новый мир», «Волга», «Знамя», «Крещатик», «Интерпоэзия», «Комментарии», «Гвидеон», «Футурум-АРТ», «Дети Ра», «Черновик», «Воздух», «REFLECT...», «Журнал ПОэтов», «Окно», «Дискурс», «Textura», «Топос» и др.
Лауреат поэтических премий журналов:
«Футурум-АРТ» (Россия, 2001) и «Окно» (Ирландия, 2011),
награждена Почётным орденом «Золотая поэзия» Арт-лиги TNA-L современного изобразительного искусства и литературы «Русский авангард» (2014);
лауреат международного творческого конкурса «Мирсконца-2015», к 130-летию Велимира Хлебникова
(номинация «визуальная поэзия, коллаж»);
победитель (диплом II степени) международного творческого конкурса «Мирсконца-2015», к 130-летию Велимира Хлебникова фильм «Овь», совместно с И. Юсуповой и А. Долгиным (номинация «медиаискусство»).
Международная отметина имени отца русского футуризма Давида Бурлюка (2017)
Стихи переведены на английский, шведский, чувашский и японский языки.
Вместе с Н. Азаровой выпустила книгу Г. Айги «Расположение счастья» (М., 2014)
Работы в жанре визуальной поэзии находятся в частных коллекциях России, Нидерландах, Голландии, Швеции, Германии, Японии, Сербии, в музее П. Кузнецова (Саратов), музее В. Хлебникова (Астрахань).
Выставки визуальной поэзии:
участие в выставке визуальной поэзии «Платформа» (Москва, галерея «Зверевский Центр современного искусства», 2004 г.)
участие в «Выставке визуальной поэзии» (Москва, Культурный центр Классики XXI века, 2007 г.)
персональная выставка «Нечаянная вечность» (Саратов, III Театральный фестиваль им. О. И. Янковского, 2014 г.)
персональная выставка «Слитно-раздельно» ( Саратов, Дом-музей П. Кузнецова, 2015 г.)
персональная выставка «Маршруты» (Москва, галерея «Зверевский Центр Современного Искусства», 2015 г.)
однодневная персональная выставка в Доме-музее М. Цветаевой (Москва, 2016)
участие в международном арт-проекте в формате Книга художника «Шёлковый путь» (Москва, ГЦСИ, 23.12. 2016 по 05.02.2017)
персональная выставка «Летающим (летящим)» (Астрахань, Дом-музей В. Хлебникова, 02.03. 2017 по 02.05. 2017)
однодневная персональная выставка «Тёмная сторона травы» (Дом-музей Б. Л. Пастернака, 2017)
участие в международном арт-проекте «Сигналы и знаки» на "Биеннале поэтов. Поэзия Китая и России" (Москва, галерея «Зверевский Центр современного искусства», 2017).
однодневная выставка в рамках проекта «Медиапоэзия и перформативные практики» (Москва, ГЦСИ, 22.01.2018)
ГОРОДА
а время привстало на цыпочки
и перешёптывается с тем лёгким светом
где только блаженная тишина
нет не то и не так
мы блажью уходим в речь
где обереги — ива багульник
и прочая дивная растительность жизни
а слово точь-в-точь обугленная бумага
жгли жгут и будут и будут жечь
чужую свою невыдуманную ненадуманную нашу речь
скручивать в жгуты в целлулоидном сериале
но мы входим в неяркий осенний
в-наш-сад
голосом проточным блуждаем
в иных совсем городах
в невидимой их архитектуре
МИЛЫЕ ПОМОЩНИКИ
в этом уже не этом утреннем свете
на этом утреннем пляже
на полоске влажной песка
ящерица веки прикрыла заснула
и собака плывёт за неизвестным мне человеком
я не могу всё это забыть
и оставить это сияющее июльское утро
и возвращаюсь
в ту себя иногда возвращаюсь
стою с коленкой ушибленной и загорелой
и вижу мглистое небо и арку
неясную арку моста
НЕДЕЛИМОЕ
день строго говоря как день
и ночь нестрогая
и сумерками выструганные из темноты деревья
и неделимое дождя дождит
и утро серое печаль на сердце
а где-то там другой наверно день
там берега без имени в тумане
и мы там были
мы там будем
***
и зацветает белое озеро
время между древесных столов сжалось
как жалость к другому
а если собрать всех рожденных (пух тополиный)
поле
красным дышат растения
трава шевелится
памятные огни
кто-то в свете стоит
н е п о д в и ж н о
НЕЯРКОЕ СОЛНЦЕ
в одноразовом дне неделимо
сияние сада
холодок синевы
боярышника багровые пятна
неяркое солнце
и дождь переменный
такая казалось бы монотонная жизнь
такие скупые подробности
будто перед разлукой
разглядывает припоминая душа
БОЛЬШАЯ ТЕМНОТА
какие дни больничные большие
бездонное бесчувственное небо
морозный сон заснеженных деревьев
прохладные как горе голоса
и темнота над гулким садом
большая жёсткая
намного жёстче койки
ДОЖДЛИВЫЙ САД
дождливый сад
дождливые слова
не лучше ли оставить этот сон дождливый
детству
и не вспоминать
но ты сегодня завтра и вчера
бежишь по белому известняку
минуя заросли крапивы
и оступаешься
и слышишь только
будильник
утро
перебои сердца
***
неба-житель-бабочка
вздохом крыльев встревожила
л е т а б л а ж е н с т в о
«Мы читаем не слова, а пространства между словами»1
Елена Гуро — Геннадий Айги. Опыт сопоставления.
Книга Елены Гуро попала ко мне случайно. Это произошло в давно уже исчезнувшем магазине «Гилея», куда я любила заходить. Книга буквально свалилась на меня с одной из верхних полок. И что-то случилось, когда я открыла её сероватые, шероховатые страницы. Так бывает, когда вглядываешься в лицо незнакомого человека, в бегло явленные черты, и лицо это кажется тебе поначалу чужим и чуждым, но именно в этой смиренной чуждости и проступает неожиданная боль родства. Так было с Гуро. И её нежелание известности, и ещё более тихое и освобожденное от суетности намерение, чтобы книгу «Небесные верблюжата» раздаривали в больницах, — во всех этих жестах услышала я что-то предельно искреннее и близкое.
«Истинное творчество происходит на гораздо большей глубине, чем обыкновенно принято это считать в каждодневном обиходе литераторов и художников. Не в момент делания происходит оно, а в момент ничего неделания и созерцания, и делание это только воплощение уже совершившегося в душе, необходимое для его жизни тело». Елена Гуро (из письма). 2
Сразу скажу: поэзия Елены Гуро стала мне так же дорога, как и стихи Геннадия Айги. И, может быть, именно поэтому стихотворение Гуро «И один говорил — завершаем, а другой отвечал — верю» с эпически-торжественным зачином завершения-и-начала и «Леса-вспять» Геннадия Айги естественным органическим путем нашли друг друга. Я же попытаюсь прожить с этими двумя произведениями краткое время и услышать в неторопливых изменениях образов и пауз их независимое от меня соприкосновение.
Елена Гуро
И один говорил — завершаем, а другой отвечал — верю.
И сказали ни друг, ни друзья, — так глубоко, так было глубоко розовое небо.
И подходил прохожий, и сказали — друг.
И эхо подмерзавших вечерних амбаров сказало — друг.
Остановился и говорит: верю — верю вам.
— Войдите!
— Нет, спешу. Спешу, но верю, — разбежались дороги все по вселенной в разные стороны, — но перекликаются.
Так глубоко, так глубоко было розовое небо.
Так было розово, точно сказанный завет волновал душу, и слова расцветали и доходили до самых губ, и, не сорвавшись, гасли полувопросом и не срывались и расцветали снова.
Точно шёл кто-то и делал гордый знак отважным гордецам, что мчались навстречу потоку дней с крылатыми шагами и жестами. 3
Геннадий Айги
Леса — вспять
в тумане
сияния родины
островами остались жемчугами остались
леса до которых
я никогда не добрался —
— детское что-то я помню: то ль плечики в них выступали —
белели наклонно полям
то ли жалобой
вдруг — расслаблялось движенье: скорее в печали
чем зримое — там на опушке
недостижимой —
(были такие — я видел столь близко
а скоро
был тот лишь ветер —
легко я — как в ветре — учился
легко понимать что уже не вернуться) —
а свет долин-перекрестков
казалось — что дети средь трав просыпались
и пенье искало слова — где-то рядом
будто
оттуда казалось —
в тумане сияния мира
жумчугами остались островами остались:
больнее чем в жизни — сиять
19854
О том, что Геннадий Айги ценил поэта Елену Гуро, он высказывался неоднократно. Сейчас у меня в руках книга Елены Гуро из библиотеки Айги, которую мне позволила взять на время вдова поэта Г. Н. Куборская-Айги. Книга одного поэта с пометками другого. И в этих пометках можно уловить ту духовную настороженность, ту особую восприимчивость, с которой Айги относился к поэзии Гуро. Так, читая воспоминания Михаила Матюшина (художника, мужа Е. Гуро), «и неправда об интимизме Лены как названии ее течению. Это не интимизм, а трагедия тела, не выдерживающего высших колебаний нового сознания. /... / Дух радостью приемлет, а тело дрожит и сотрясается от приемлемого»5 в нескольких вертикальных линиях, которыми Айги выделяет эти строки, можно услышать особую тревогу и тоску, которую Айги замечает и у любимого им Кафки, «тоску по утерянной чистоте одиночества»6. Эту чистоту и смирение одиночества Гуро не утеряла. Одиночество пробуждало в ней особую сопричастность и сострадание миру.
«Точно шёл кто-то и делал гордый знак отважным гордецам, что мчались навстречу потоку дней с крылатыми шагами и жестами.»
Удивительны в своей завершенности и бесконечной незавершаемости творения Гуро. Почти все её вещи хотя и фрагментарны, однако, как мне думается, существуют как живые, проницаемые органические-почти-существа. А вырастают эти «прозовидные» вещи – стихи – Гуро, как мне кажется, из её обостренной чувствительности к образу слова. Через такие зыбкие слова-знаки рождается поэтический мир Елены Гуро, где слово не только «кончиками своими высказывает реальность», но является незамутнённой органической формой, сквозь которую проступает реальная суть вещей и явлений мира. Слова-знаки Гуро, как слова-ветви-острова-овраги-поля Айги, колеблемые ветром восприятия, мерцают в пустоте-сиянии воздуха жизни. Пропуски-пробелы, интонационные паузы, это как бы особые острова-молчания, проплывающие между произносимыми словами. Они-то и создают особую живую архитектуру уникальных храмов-стихотворений. Это, собственно, и есть тот предельно серьёзный акт творения, в котором речь смолкает на пороге тихого ухода в тихий свет. А там слова, как известно, уже не нужны. И в этих напоённых молчанием пространствах между одной произнесенной фразой и другой расцветают миры. И миры эти «доходили до самых губ, и не сорвавшись гасли полувопросом и не срывались и расцветали снова». Это развернутый образ-метафора рождения-за-рождения Слова-Понятия, к которому поэт прикасается истонченными, однако удивительно зримыми образами, через которые проступает и дерзновенная устремленность футуристов, и нечто иное, зачастую почти религиозное, освященное индивидуальностью поэта скитальца миров.
Нанизывающиеся друг на друга метафоры «цветения» могут прорастать и в целановские розы, и в белоснежные флоксы Айги. Зримая, почти тактильная, источающая свет жизнь и предельная чистота этой жизни. Почти религиозность «цветения» в какой-то момент, в какой-то области своего существования преображается в предельную, ничем незамутнённую прозрачность слов и у Айги. И это не только божественный или — как говорят иногда о поэзии Айги — сакральный смысл слов, это не только вещественность (телесность) слов, это те значения слов, в которых кристаллизована память. И тогда слова проживают свою жизнь уже не как беспамятные сущности перечислений-каталогов, а наделены каждый раз почти личной, почти индивидуальной памятливостью своего первичного значения.
«И сказали ни друг, ни друзья, — так глубоко, так было глубоко розовое небо.»
Здесь, в этих замолканиях-затиханиях, остановках и скольжении интонации мы слышим-видим-чувствуем как пространство между словами, пространство, которое выдыхает Гуро, «так глубоко», что розовое небо ранит своей почти телесной розовостью цвета, как незаживающая рана (о метафоре раны-сияния см. работу А. Альчук7). И в этой ране-зиянии отзываются эхом и леса Айги, скрытые за жемчужным туманом пред-сознания, пред-чувства.
Даже в названии стихотворения «Леса-вспять» проявляются анаграмматически и вспоминание, и пять человеческих чувств, и нечто шестое — экзистенциальное. А внутренний жест стихотворения – это плавный поворот к тому, чего уже нет, к тому, что всегда проступает за зыбким контуром вещей. Тут можно вспомнить кадры из фильма Андрея Тарковского «Солярис». Взгляд камеры: и – отлет от крошечного острова, расположенного в каком-то почти первородном океане. И вот мы вместе с камерой медленно отлетаем от всего, что остается невысказанным и тревожным, что остаётся болезненной царапиной на коже души, от всего, чему мы пытались подобрать слова и подбирали их, перебирали их как жемчуг, оживающий от тепла ладоней.
«верю — верю вам.
— Войдите!
— Нет, спешу. Спешу, но верю, — разбежались дороги все по вселенной в разные стороны, — но перекликаются».
Появление движения в этих строках Гуро — это уже новая возможность. Возможность почти невозможного. Голоса этого диалога почти неуловимые — голоса дорог, по которым не путники проходят, а летит-пролетает по этим дорогам обостренно-чувственное – почти сверхчувственное – восприятие поэта. И нарушения архитектоники фразы, ритмические сбои создают особенное натяжение между словами, через которое зыбкие образы кристаллизуются.
«И подходил прохожий, и сказали — друг.
И эхо подмерзавших вечерних амбаров сказало — друг.»
Вечерние амбары Гуро, откуда исходит дух стылости, дух спокойствия, дух встревоженной вечерней тишины и одиночества, эти зимние амбары так предельно скупо, лаконично говорят о своем присутствии в этом мире как и леса Айги. «Леса / до которых / я никогда не добрался — / как детское что-то я помню: то ль плечики в них выступали — белели наклонно полям / то ли жалость». Ландшафт Айги почти застывший и драгоценный, как сокровенное, глубоко запрятанное воспоминание. Перед ним кротко замирает поэт и будто становится сверх-проницаемым для внешнего мира. Не лишаясь своих человеческих естественных биологических границ, поэт чутко воспринимает любые колебания, любые — почти неуловимые — движения этого мира, которые только в покое и созерцании и выявляются. Образы эти зыбки. Они тревожней, чем колебание ветки. Это поток неуловимостей и вчувствований в окружающий мир. И в этом тихом, почти эпическом у-миро-творении и высказывает и выявляет себя реальность.
«Так глубоко, так глубоко было розовое небо.
Так было розово, точно сказанный завет волновал душу».
Эссе опубликовано в журнале «Дети Ра» № 5–6, 2006.
1 Е. Гуро «Из дневников»
2 Elena Guro «Selected Writings form the Archiwes», Stockholm, 1995
3 Елена Гуро «Небесные верблюжата», Ростов-на-Дону, 1992
4 Геннадий Айги «Поля-Двойники», Москва, 2006
5 Elena Guro «Selected Writings form the Archiwes», Stockholm, 1995
6 Геннадий Айги «Разговор на расстоянии», Санкт-Петербург, 2001
7 Г. Айги «Материалы. Исследования. Эссе», Москва, 2006
Эссе
Татьяна Грауз
